23 ноября Картер приказал заново расчистить лестницу[1], ожидая скорый приезд Карнарвона. На следующий день Карнарвон прибыл в Долину в сопровождении своей двадцатиоднолетней дочери в черной широкополой шляпе, (она предпочитала этот цвет, защищавший от солнца Верхнего Египта). Понятно, что оба пребывали во весьма взволнованном состоянии, позабыв о природной британской сдержанности.

При более тщательном осмотре, на запечатанной двери обнаружили два разных оттиска. На одном явно просматривался картуш Тутанхамона с именем и титулом; другой, по всей видимости, принадлежал чиновникам, охранявшим царский некрополь. Волнение присутствовавших заметно охладилось, когда внимательное обследование двери показало, что ее нижняя часть была явно восстановлена. Картер был подавлен: гробницу, без всякого сомнения, взламывали и заново запечатывали еще в глубокой древности. Как и карета Золушки в полночь, великое открытие Картера грозило обратиться в тыкву.

С крайней осторожностью Картер снимает печати и систематически разбирает дверь, попутно делая замеры и прочие записи и стараясь сохранить как можно больше кусков двери для дальнейшего анализа. За дверью, уходя еще глубже в землю, тянулся темный и зловещий коридор, засыпанный кусками известняка. Прокопав всю ночь напролет, Картер и Карнарвон проход расчистили. Среди щебня они нашли фрагменты разбитых ларцов, ваз и кувшинов. "Проклятье", - тихо выругался Картер, еще раз убеждаясь, что они обнаружили всего лишь вход в погребальный тайник, схожий с находкой Девиса.

Затем, 26 ноября 1922 года Картер пережил то, что позднее описал как "дней из дней, самый чудесный из всех прожитых". В полдень в тридцати футах от внешней двери, из туннеля был вынесен последний камень, и открылась вторая опечатанная дверь. На ней стояли только печати Тутанхамона.

Приближался момент истины. Картер старательно проделал во второй двери небольшое отверстие и дрожащей рукой просунул в него железный щуп. Прут преграды не встретил. Пространство за дверью засыпано щебнем не было. Для анализа на наличие ядовитых газов, Картер расширил отверстие и просунул зажженную свечку. Огонек слегка дрогнул, когда воздух вырвался наружу, но не погас. За дверью был кислород и никаких газов. Кислород означал жизнь. Точно так же, как нельзя избежать смерти на земле, так и невозможно уйти от жизни под нею.

Дрожащими непослушными руками Картер еще больше расширил отверстие, снова просунул свечу, а вместе с ней � голову. Как он позднее писал, он просто "онемел от изумления". Казалось, прошла вечность. Картер был просто парализован.

За ним, изнывая от нетерпения, стоял Карнарвон. "Наступила долгая тишина", - вспоминал он позднее, - "а потом, наверное, дрожащим голосом, я спросил: "Ну, вы что-нибудь видите?""

Оба позднее припоминали разные ответы.  Картер объяснил: "Я только сумел выдавить из себя слова "Да, чудесные вещи!"" И позднее добавил: "Когда мои глаза начали привыкать к свету, детали комнаты медленно выступали из тумана � странные животные, статуи, и золото � повсюду блестело золото".

Карнарвон описывал происходившее несколько иначе. Он утверждал, что Картер ответил: "Здесь необыкновенные предметы!"

Из благородства Карнарвон позволил дочери следующей заглянуть в калейдоскоп зари цивилизации. Эвелин заглянула и ахнула. Затем настал черед самого Карнарвона, в то время как изумленный Картер и ошеломленная леди Эвелин стояли, словно парализованные. "Даже в столь короткое время и при скудном освещении, - говорил Карнарвон, - мы все увидели то, что оказалось золотыми перегородками".

Египтолог Артур Вейгал, описавший историческое событие со слов Пеки Колендера, предлагает несколько иную картину происходившего.

"Чудесно! Изумительно!" � вот что, оказывается, воскликнул Картер, когда Карнарвон тянул его за локоть, крича: "Послушайте! Позвольте и мне взглянуть!" Но Картера просто парализовало увиденное.

"Наконец, - писал Вейгал, - мистера Картера оттянули от отверстия, "словно пробку из бутылки", и лорд Карнарвон занял его место".

Первым желанием всех, несмотря на разногласия, было � взломать дверь, ворваться в переднюю комнату и прикоснуться к золоту, пока этот, казалось бы, мираж не растаял; погладить золотые перегородки, чтобы убедиться, что они реальны.

Некоторые археологи отрицают это, но дух охотников за сокровищами преисполняет всех представителей этой профессии. К чести Картера будет сказано, что он от чистого сердца соглашался с этой точкой зрения в своей "Гробнице Тут-анх-амона", ставшем классическим повествовании об открытии, изданном уже на следующий год после замечательных событий. Первое, писал Картер, что чувствуешь, входя в гробницу, это то, что время как будто бы остановилось, и ты � нарушитель покоя. Затем наступает настоящее смятение разнообразных чувств � "радость открытия, лихорадка нетерпения, почти непреодолимое желание, порожденное любопытством, сломать печати и поднять крышки сундуков, мысль � чистая радость для исследователя � будто ты словно дополняешь страницу истории или же разрешаешь некую проблему поисков, напряженное предвкушение � почему бы в этом не признаться? � настоящего искателя сокровищ".

Картер, Карнарвон и его дочь увидели нечто невероятное: передняя комната была беспорядочно буквально завалена алебастровыми сосудами, странной формы сундуками, позолоченной мебелью, включая три огромных ложами с головами животных (которые Карнарвон по ошибке принял за �золотые перегородки�), великолепными фаянсовыми вазами, статуями и статуэтками, золотыми и алебастровыми, позолоченными колесницами и золотым троном, выложенным полудрагоценными камнями, с изображением Тутанхамона и его прекрасной супруги Анхесенпаатон. Это изображение позднее назвали величайшим из известных произведений искусства.

По правую сторону комнаты, вдоль северной стены можно было увидеть две статуи царя в полный рост. Эти царственные часовые, обращенные лицом друг к другу, были облачены в золотые сандалии и золотые передники. Посторонним они грозили золочеными посохами. У каждого на лбу красовался священный урей, свернувшаяся кобра, магические силы которой защищали гробницу более тридцати трех веков.

Карнарвон, равно как и Картер, старался сохранять спокойствие. �Знали бы вы, как велико было искушение � попросту разбить часть двери�, - признавался он позднее.

Для каждого из присутствовавших открытие означало нечто особенное. Для Карнарвона это было полное возмещение расходов практически за двадцать лет. Картер думал о том, что, наконец, добился своего, и по праву стал из простолюдина ровней Карнарвона.

Говард Картер быстро взял ситуацию под контроль. Он удвоил охрану у входа; послал в Каир за стальной дверью, чтобы ее привезли в Луксор поездом (как и сейчас, тогда на это уходило двадцать с небольшим часов); и нанял собственный взвод гаффиров, или сторожей, для охраны гробницы и в надежде разрешить извечную проблему: Quis custodet custodies?[2]

Кроме того, он обратился за помощью, отправив А.М. Литгоу, куратору египтологии при музее Метрополитан, телеграмму следующего содержания: �КОЛОССАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ НУЖНА ЛЮБАЯ ПОМОЩЬ�� Эта самая телеграмма, пусть и порядком истрепавшаяся, до сих пор хранится в Нью-Йорке. В ней Картер особенно просил содействия Гарри Бертона, музейного фотографа, который в то время находился с экспедицией музея Метрополитан на раскопках фиванского некрополя.

Литгоу незамедлительно телеграфировал в ответ: �БУДУ СЧАСТЛИВ ПОМОЧЬ ЛЮБЫМ ВОЗМОЖНЫМ СПОСОБОМ�. Вслед за этим Метрополитанская команда спешно спустилась в Долину и отдалась в полное распоряжение Картера. Среди них был уже упоминавшийся Уинлок, тогда руководитель экспедиции; Бертон и А.К. Мейс, племянник Питри. Это был новый пример международного сотрудничества.

Среди прочих людей, ринувшихся в Бибан-эль-Молук, был и бесстрашный Джеймс Генри Брэстед в сопровождении своего сына Чарльза. �Всю жизнь буду помнить эту картину, - говорит сын в своих мемуарах, описывая свой с отцом, Картером и Уинлоком спуск по шестнадцати ступенькам в то самой иной мир. � �За стальными прутьями нам открылось неописуемое видение, - продолжает он, - невероятная сцена из какой-то сказки�.

Его отец и Уинлок, вспоминал он, обернулись и посмотрели Картеру в лицо. Слезы навернулись у них на глазах. Крепко пожав друг другу руки, они вдруг разразились безудержным смехом.

Чарльз Брэстед заметил, что первым и вечным его впечатлением от тайника стало фантастическое совершенство произведений искусства и мастерства древних египтян, мастерства, по сравнению с которым смешны были творения Лоренцо Гиберти и Бенвенуто Челлини. Всюду была та утонченность, которую так и не смог уловить Альбрехт Дюрер. �Я был просто ошеломлен�, - писал Чарльз.

Ученых охватило и смутное беспокойство, а также настроение, позже описанное Картером словами �ощущение себя святотатцем�. Египтологи по сей день, в похожих ситуациях, испытывают нечто подобное. Наверное, работа среди мертвых делает это неизбежным.

�Есть нечто непередаваемое в осмотре гробницы, в которой не ступала нога человека вот уже несколько тысяч человек, - писал в 1923 году, после визита в гробницу Тутанхамона, Вейгал, бывший помощник Теодора Дэвиса. � Невозможно описать безмолвие, гулкие шаги, тени, горячий душный воздух. Словами не передать до глубины души пронизывающее ощущение остановившегося времени�.

Поколение спустя после Вейгала, Захария Гонейм, главный инспектор древностей в Верхнем Египте, открывший потерянную пирамиду в 1956 году, писал: �Во время расчистки входа в проход, я почему-то испытывал беспокойство. Это был не страх чего-то физического, вроде обвала потолка или падения скалы; нет, здесь было что-то более или менее ощутимое, смесь благоговения, любопытства и неуверенности. Если человеку не доводилось ползать по галереям под пирамидой и на себе испытать безмолвие и кромешную темноту, то ему сложно будет представить чувство, захлестывающее временами исследователя. Пусть это покажется неправдоподобным, но я чувствовал, что пирамида обладает какой-то индивидуальностью, и что эта индивидуальность принадлежала когда-то царю, погребенному здесь и незримо все еще в ней пребывавшему [ка?]�.